«Я подумал: “Почему мне так некомфортно?”. И, конечно же, для меня Лондон является триггером, к сожалению, из-за того, что случилось с моей мамой, и из-за того, что я испытал и что увидел».

О МАМЕ И ЕЕ ОПЫТЕ С БРИТАНСКИМИ ТАБЛОИДАМИ

«Я всегда хотел быть нормальным, а не просто Гарри. Это была странная жизнь, и, к сожалению, когда я думаю о своей маме, первое, что приходит в голову, всегда одно и то же, снова и снова: я в машине с пристегнутым ремнем безопасности. Мой брат тоже в машине, а мама за рулем, и за ней гонятся три, четыре, пять мопедов с папарацци. Она почти не могла водить машину из-за слез. Одно из возникающих ощущений — беспомощность. Быть слишком молодым, быть мальчиком, слишком молодым, чтобы помочь женщине, в данном случае своей маме. И это происходило каждый божий день до самой ее смерти».

О НЕВОЗМОЖНОСТИ ИЗБЕЖАТЬ ТАБЛОИДОВ

«За нами следят. Фотографируют, преследуют. От щелчков и вспышек фотоаппаратов у меня закипает кровь. Это меня злит и возвращает к тому, что случилось с моей мамой и что я испытал в детстве. Не только с традиционными СМИ, но и с социальными сетями. Я чувствовал себя совершенно беспомощным».

О НАЧАЛЕ ТЕРАПИИ

«В самом начале наших отношений мы многому научились. Она была потрясена тем, что оказалась за кулисами королевской семьи Великобритании. Когда она сказала: “Я думаю, тебе нужно к кому-то сходить”, — это было реакцией на нашу ссору. И в этой ссоре, не осознавая этого, я вернулся к 12-летнему Гарри.

В тот момент, когда я начал терапию и, кажется, во время моего второго сеанса, мой терапевт повернулся ко мне и сказал: “Похоже, Вы снова возвращаетесь к 12-летнему Гарри”. Мне было немного стыдно и я защищался: “Как вы смеете, Вы называете меня ребенком”.

Она сказала: “Я не называю Вас ребенком. Я выражаю Вам сочувствие и понимание по поводу того, что случилось с Вами, когда Вы были ребенком. Вы никогда это не прорабатывали. Вам никогда не разрешалось об этом говорить. И внезапно теперь это проявляется по-разному, как проекция”.

Для меня это было началом познавательного пути. Я осознал, что жил в пузыре, в этой семье, в этом учреждении, я был словно в ловушке мыслительного процесса или образа мышления».

ОБ ОТКРЫТИИ ЭМОЦИЙ

«Это было так, словно кто-то вскрыл все эмоции, которые я подавлял столько лет. И я посещал врачей общей практики, докторов, терапевтов, альтернативных терапевтов. Я общался с самыми разными людьми. Встреча и пребывание с Меган дали мне понять, что если я не буду лечиться и не исправлюсь, я потеряю женщину, которую я рассматривал как ту, с которой проведу остаток своей жизни».

«Когда я впервые пошел на терапию, у меня был страх потери. Четыре года терапии для человека, который никогда не думал, что ему когда-либо понадобится терапия, — это долгий срок. Я был не в той среде, где можно было бы об этом говорить».

О МЕТОДЕ ПСИХОТЕРАПИИ, КОТОРЫМ ГАРРИ ВСЕГДА ХОТЕЛ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ

«Десенсибилизация и переработка движением глаз — это то, что я всегда хотел попробовать, и это была одна из разновидностей различных форм исцеления или лечения, с которыми я был готов поэкспериментировать. И я бы никогда не был открыт для этого, если бы не терапия, через которую я прохожу многие годы».

Принцип десенсибилизации и переработки движением глаз заключается в том, что разум может исцеляться от травмы, используя внешние стимулы, чтобы помочь мозгу обработать травматический опыт и облегчить исцеление.

О ВЫГОРАНИИ

«Теперь, оглядываясь назад, все дело в сроках. К 25 годам для меня все стало действительно насыщенным. До изнеможения я путешествовал повсюду, потому что я полагаю, что моя семья видела меня так: “Нам нужен кто-то, чтобы туда поехать. Непал, Гарри. Давай ты”. Я всегда был человеком “да”. Я всегда был тем, кто говорил “Да, да, конечно”. Да. Это привело к выгоранию».

ОБ УПОТРЕБЛЕНИИ АЛКОГОЛЯ И НАРКОТИКОВ В ТРУДНОЕ ВРЕМЯ

«Я был готов пить, я был готов принимать наркотики, я был готов попробовать и сделать то, что заставляло меня чувствовать себя чуть лучше. Но постепенно я осознал, что, я не пил с понедельника по пятницу, но, вероятно, выпил бы недельную норму за один день в пятницу или субботу вечером. И я обнаружил, что пил не потому, что мне это нравилось, а потому, что я пытался что-то приглушить».

О ТОМ, КАКОВО БЫЛО ОБРАЩАТЬСЯ К СЕМЬЕ

«Мне было стыдно обращаться к своей семье, потому что — многие другие люди моего возраста меня поймут — я знаю, что не получу от своей семьи то, что мне нужно».

О РЕАКЦИИ СЕМЬИ НА ПРОСЬБЫ

«Я думал, что моя семья поможет, но каждую просьбу, предупреждение, что угодно, просто встречали молчанием, пренебрежением. Мы потратили четыре года на то, чтобы это сработало. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы оставаться там и продолжать выполнять роль и работу. Но Меган было тяжело».

О ТОМ, КАК ДВИГАТЬСЯ ДАЛЬШЕ

«Один из самых важных уроков, которые я когда-либо усвоил в жизни, заключается в том, что иногда вам нужно возвращаться и иметь дело с действительно неудобными ситуациями и уметь их прорабатывать, чтобы получить возможность исцелиться. Терапия подготовила меня к тому, чтобы я мог справиться с чем угодно».

О РЕАКЦИИ МЕГАН НА ОБВИНЕНИЯ ПЕРЕД ИНТЕРВЬЮ С ОПРОЙ

«Я проснулся посреди ночи от того, что она плакала в подушку, потому что не хотела меня будить, потому что я уже испытывал слишком многое. Это было душераздирающе. Я обнимал ее, мы разговаривали, она плакала, плакала и плакала».

«Мне нравится думать, что мы смогли сказать правду самым сострадательным способом, оставляя возможность для примирения и исцеления».

О СУИЦИДАЛЬНЫХ МЫСЛЯХ МЕГАН И ПРЕКРАЩЕНИИ ВЫПОЛНЕНИИ ОБЯЗАННОСТЕЙ

«Меган решила поделиться со мной суицидальными мыслями и практическими аспектами того, как она собиралась закончить свою жизнь.

Самым страшным для нее была ясность мысли. Она не была сумасшедшей. Она не занималась самолечением, ни таблетками, ни алкоголем. Она была абсолютно трезвой. Она была совершенно в здравом уме.

Однако в тишине ночи эти мысли ее будили. Ее останавливала мысль о том, насколько несправедливо было бы поступить со мной после всего, что случилось с моей мамой: потерять другую женщину в моей жизни, с ребенком внутри нее, нашим ребенком.

Мне немного стыдно за то, как я справился с этим. И, конечно же, из-за системы, в которой мы находились, а также из-за ответственности и обязанностей, которые у нас были, мы быстро обнялись, а затем нам пришлось переодеться, чтобы отправиться в Альберт-холл на благотворительное мероприятие. Затем мы предстали перед стеной камер и сделали вид, будто все в порядке. Не было возможности сказать: “Знаете что, сегодня вечером мы не пойдем”, потому что просто представьте истории, которые могут после этого появиться.

Когда мы с женой сидели на этих стульях, держась за руки, как только погас свет, Меган начала плакать. Мне было жаль, но также я был зол на себя из-за того, что мы оказались в этой ситуации.

Было ощущение, что ты в ловушке в семье, возможности уйти не было. В конце концов, когда я принял это решение за свою семью, мне все равно сказали: “Ты не можешь этого сделать”, и я думал: “Насколько все должно быть плохо, чтобы мне позволили это сделать?”. Она собиралась покончить с собой. До этого не должно было доходить.

Затем у меня родился сын, и я бы предпочел сосредоточиться исключительно на нем, вместо того, чтобы глядя на него, задаваться вопросом, закончит ли моя жена так же, как моя мама, и мне придется заботиться о нем самой.

Это была одна из главных причин уйти, чувствуя себя в ловушке и чувствуя контроль через страх. Как средствами массовой информации, так и самой системой, которая никогда не поощряла разговоры о подобной травме. Конечно, теперь меня никогда не заставят молчать.

О РОДИТЕЛЬСТВЕ

«Когда я был младше, мой отец говорил Уильяму и мне: “У меня все было так. Так что у вас будет то же самое”.

То, что вы страдали, не означает, что должны страдать и ваши дети. На самом деле как раз наоборот — если вы страдали, сделайте все возможное, чтобы убедиться, что, учитывая любой негативный опыт, который у вас был, для своих детей вы сделаете все правильно.

Мы решили поставить психическое здоровье на первое место. Вот что мы делаем. И мы продолжим этим заниматься. Разве все это не о разрыве цикла? Разве не все дело в том, чтобы история не повторялась? Чтобы пережитые вами боль и страдания не передавались?».

«Члены семьи говорили: “Просто играйте в игру, и ваша жизнь станет проще”. Но во мне чертовски много мамы. Мне кажется, что я вне системы, но я все еще в ней. Единственный способ освободиться и вырваться наружу — сказать правду».


ОБ ОЩУЩЕНИИ ПРИСУТСТВИЯ МАМЫ

«Не сомневаюсь, что мама бы невероятно гордилась мной. Я живу той жизнью, которой она хотела жить для себя, живу той жизнью, которой она хотела для нас. Так что я не только знаю, что она невероятно мной гордится, но также она и помогла мне прийти к этому моменту. И я никогда не ощущал ее присутствие так, как за последний год. Я хотел бы, чтобы она встретила Меган, я бы хотел, чтобы она была рядом с Арчи.

В его детской есть ее фотография, и одно из первых слов, которые он произнес — помимо “мама”, “папа” — было слово “бабушка”. “Бабушка Диана”. Это прелестно, но в то же время мне очень грустно, потому что она должна быть здесь».

О СОЖАЛЕНИЯХ

«Есть ли у меня сожаления? Да. Мое самое большое сожаление заключается в том, что прежде я не занимал более четкую позицию в моих отношениях с женой и не говорил о расизме открыто.
История повторяется. Мою маму преследовали до смерти, когда она была в отношениях с кем-то, кто не был белым, и посмотрите, что произошло. Они не остановятся, пока она [Меган] не умрет».